Вячеслав Орлов: от «Атомного ядра» к разработке системы лицензирования персонала АЭС

Коллеги из пресс-службы Государственного научно-технического центра по ядерной и радиационной безопасности пообщались с тем, кто встретил аварии на Чернобыльской АЭС одним из первых. Вячеслав Орлов на момент аварии 26 апреля 1986 года работал заместителем начальника реакторного цеха № 1 по эксплуатации, и его сразу вызвали на станцию. Он с коллегами оказались в эпицентре бедствия и приложили все усилия, чтобы помешать дальнейшим разрушительным последствиям. Слово Вячеславу Орлову.

Так уж мы устроены, что любуемся красотой цветов и первых листочков, робко выглядывающих из почек, и, наверное, нет человека, который не улыбнулся бы в ответ на улыбку младенца. Красота юности умиляет, однако мудрейшие из нас видят в ней не только то, что на поверхности, но и то, что скрыто далеко внутри — ее потенциал, все то великое и хорошее, что только зреет в необозримом будущем. Но если красота юности — в потенциале, то красота зрелости — в опыте. Он плугом пропахивает на челе глубокие борозды, серебрит виски и оставляет незримые следы на сердце. Умеющий видеть, узрит в этом сотни и тысячи часов работы, всё то, что человек любил, чем жил, что сводил по кирпичику, какой вклад внёс в развитие семьи, города, страны, а затем -человечества.

Мы подготовили для вас беспрецедентный материал — интервью с человеком, который посвятил жизнь тому, чтобы обезопасить человечество от ядерной и радиационной опасности. Увидев его среди тысяч таких же, как он, пожилых людей, вы пройдете мимо, не заметив. Большинство людей вне отрасли не знают его имени. Но то, что все мы с вами, пережив Чернобыль, спокойно и без всякого страха пользуемся электричеством, генерируемом на АЭС, — в значительной степени заслуга именно этого человека.

Вячеслав Орлов

Он — Вячеслав Орлов. Для кого-то — отец и дедушка. Для кого-то — друг, товарищ и коллега, для кого-то — просто пенсионер. А для кого-то — человек, стоявший у истоков системы лицензирования персонала АЭС. А еще — герой, который получив бешеную дозу при ликвидации аварии на ЧАЭС, не сдался и не оставил отрасль, а всю свою жизнь посвятил тому, чтобы подобного больше не повторялось, чтобы на АЭС приходили только высокообразованные умные и ответственные люди, для которых культура безопасности — превыше всего.

Вячеслав Орлов, интересный собеседник и мы искренне благодарны за длительную и откровенную беседу, длившуюся не один час и не один вечер. Сегодня, в День памяти ликвидаторов аварии на ЧАЭС, мы предлагаем вашему вниманию небольшую выдержку из нашего разговора.

 

Авария «О всём персонале станции мне говорить трудно, я только о себе расскажу»

Первый и второй блоки на ЧАЭС, на которых я работал, — РБМК тоже, но они все же имели некоторые конструкторские отличия от третьего и четвертого блоков — когда я заходил в помещение второй очереди, узнавал оборудование, но размещено оно было по-другому.

Меня на станцию ​​вызвали буквально ночью, сразу, как это все случилось. Дело в том, что в случае аварийной ситуации на станции, происходит оповещение всех начальников цехов. Они выходят на связь и приходят в специально оговоренное место, откуда их везут на станцию, где уже разбираются, что именно случилось и по какой причине.

В ту ночь начальник моего цеха Владимир Чугунов попал на станцию ​​буквально в первый час после аварии. Тогда оповещали практически всех, поэтому где-то около трех ночи позвонили и мне, мол, Чугунов приказал вместе со старшим инженером по эксплуатации прибыть на станцию. Я связался сразу с начальником нашей смены, и спросил, что случилось — на четвертом блоке какая-то тяжелая авария, есть пострадавшие, но оба блока первой очереди работают, сигнализация дозиметрических приборов в центральном зале визжит, то есть уже пошло распространение радиоактивных веществ с четвертого блока. Они же надели защитные «лепестки» и продолжили работать. 

Позвонил своему товарищу и коллеге Аркадию Ускову, он жил в угловом доме напротив Дома культуры в Припяти, сказал, чтобы собирался.

Когда мы ехали, это было где-то около четырех или пяти часов ночи, то видели, как со стороны станции на мост заезжали скорые. То есть уже везли пострадавших в медсанчасть.

Когда ехали на станцию, то были просто поражены тем, что видели издалека: там, где стоял четвертый блок, творилось что-то непонятное, с рваными очертаниями. И какая-то будто бы подсветка, яркая такая, тревожная, словно там пожар. Фантастическое зрелище, нереальное. Глазам собственным не веришь, ведь это огромное здание, а здесь — только руины вместо него. Я за рулем, смотрел немного, а Аркадий говорит: «Смотри, смотри, а блока то нет!»

Обстановка на станции была очень напряженная, везде охрана. Мы зашли, как обычно, через санпропускник, переоделись, прошли на свои рабочие места. У нас вроде все нормально, но в центральных залах персонал в лепестках, из зала не выходят, и сигнализация визжит, то есть дозобстановка плохая. Но блоки работают.

В конце концов, нас с Аркадием Усковым и старшим инженером-механиком пятой смены Александром Нехаевым позвали к Чугунову. Сказали, чтобы мы подошли к блочному щиту четвертого блока, потому что нужно помочь ребятам. Они уже все получили большие дозы радиации и вышли из строя. Ну, надо, так надо.

Дело в том, что на станции существует такое неписаное правило, что когда случается непонятная ситуация, которая требует решительных действий, то в дело вступает инженерно-технический состав.

Мы с Усковым и Нехаевым пошли на блочный щит четвертого энергоблока. Там, собственно, особенно искать не надо, — иди за девятой отметкой по так называемому «золотому» коридору, и попадешь с первой очереди на вторую, а там и блочный щит… По дороге мы свернули к щиту радиационной безопасности (щит КРБ , то есть контроля радиационной безопасности) второй очереди, чтобы узнать, какая дозиметрическая обстановка, потому что кто его знает, куда идем. А там начальник смены КРБ и заместитель начальника службы КРБ спорят между собой и выспросить у них ничего невозможно по радиации.

Но там грязно… Очень. До какой степени? Грязно — это когда больше дневной дозы, а то что там сотни рентген в разных местах, об этом не говорили, потому что они и сами не знали. Оказалось, что приборы, которые измеряют большие дозы, на тот момент были сданы на госповерку, а потому о реальной ситуации сказать никто ничего не мог. Были только радиометры, которые в нормальной обстановке меряют уровень радиации хорошо, но не тогда, когда она зашкаливает, потому что тогда не понятно, сколько оборотов сделала стрелка, а он еще и стучит при этом.

Пришли мы на блочный щит четвертого энергоблока. Блок остановлен, конечно. Персонал суетится, кучами лежат отработанные средства индивидуальной защиты… Сидит Анатолий Андреевич Ситников, заместитель главного инженера по эксплуатации первой очереди, видимо, уже доза его «подпирает», склонил голову над столом. Здесь и Чугунов, и другие ребята из первой очереди.

Ребята развернули чертежи, смотрят, что делать, а главное — как обеспечить подачу охлаждающей воды в реактор, чтобы снять тепловыделение. Потому что, например, если чайник выключить из розетки, то тен в нем быстро остывает, а в реакторе с тепловыделяющими сборками ситуация совсем другая, и они протяжении длительного времени не остывают, потому что даже когда нейтронов нету, то есть нет реакции деления, продолжается естественный распад изотопов, которые были наработаны во время деления урана.

Эти изотопы распадаются по своим собственным схемам, какие-то — за секунды, какие за минуты, какие распадаются до года, другие — до тысячи лет и так далее. Каждый распад приводит к выделению энергии, то есть твэлы греются постоянно, особенно в первые моменты, когда выделение идет и от короткоживущих, и от долгоживущих изотопов. По этой причине нужно как можно оперативнее обеспечить снятие этого тепла, иначе оно приведет к расплавлению, как, например, случилось на АЭС Фукусима.

Словом, нужно подать воду. Именно нам поставили задачу открыть регулятор питательной воды, хотя бы пусковой. Там есть пусковые, они меньшего диаметра, а есть рабочие — засовы в человеческий рост величиной. Хотя бы пусковые, чтобы подать воду в реактор, в барабан-сепаратор, а она потом попадает в реактор. Почему? Потому что, когда перед взрывом реактора резко стало выделяться тепло в активной зоне, то появился пар и он начал выдавливать воду в барабан-сепаратор, и ее уровень стремительно повысился, а там стоят регуляторы, которые мгновенно закрывают подачу питательной воды, так как переполняется барабан-сепаратор. В результате по сигналу повышения уровня закрылись регуляторы, а потом все это взорвалось и провода оборвались. В общем, все зафиксировалось в закрытом положении регулятора. Команду открыть регуляторы на питательных узлах дали Акимову и Топтунову и нас отправили им на помощь.

Вот мы впятером и пошли на питательный узел. Собственно, там недалеко было — по «золотому» коридору, как я помню, мы куда-то вправо взяли, а потом по лестнице вверх… лифты, конечно, не работали. Сложно сказать, как высоко мы поднялись, а потом завернули за угол и вот он — питательный узел. Регуляторы там стояли такие же, как и у нас на первой очереди. Получалось, что нужно два регулятора на одну половину реактора и два регулятора на другую, имеются в виду барабан-сепараторы, то есть правая половина и левая. Акимов, Топтунов и Нехаев остались у входа, а мы с Усковым прошли дальше.

Света, конечно, никакого не было, сам этот коридорчик был низенький, везде трубы, всякие провода, вода откуда-то сверху течет… Мы пролезли дальше, а с другой стороны этот коридорчик выходил на лестницу, ведущую на улицу. Там вообще-то пожарная лестница должна была быть, извне по блоку. Но двери, которые вели к ней, уже были вырваны, они куда-то отлетели и упали наверное. Внизу тоже лестницы не было. Мы с Усковым разобрались, что там крутить, быстро покрутили, может минут 15. Там, собственно, не засовы, а регуляторы — много оборотов и мало ходу. Покрутили те регуляторы, а дальше вода зашумела, следовательно, все нормально.

Ну пока Усков крутил (у нас оказались одни перчатки на двоих, поэтому я ему их отдал), я, думаю, пойду посмотрю, что к чему, потому что обстановка не очень оптимистичная, где ухает пар, и если придется быстро убираться отсюда, то может, есть где-то проем. Это уже утро было. Мы где-то в семь часов пошли на питательный узел. Смотрю, а лестница, которая снаружи была приварена, вообще оборвалась и упала вниз. И далеко внизу — груда металла и острия арматуры вверх торчат. То есть прыгать, если вдруг что, некуда. Между тем Усков закончил с работой, Нехаев, Акимов и Топтунов тоже закончили свое и ждали нас. Топтунову и Акимову, как мы видели, было уже плохо…

Мы снова вернулись на блочный щит, Акимова и Топтунова отправили в медпункт. Они набегали и намотали бешеные дозы. Умерли они… в больнице в Москве от больших доз.

Нехаева тоже отправили, потому что как раз восемь утра было, время пересменки. Ну мы еще остались с Усковым. А там пришла другая смена и мы еще раз ходили, но уже с другими ребятами, на задвижки системы аварийного охлаждения реактора, ну это туда же, в тот же коридор, только когда мы ходили в первый раз, то там что-то где-то ухкало, пар клубился и ничего не было видно, может, где-то под паром и обвал был. А сейчас пар уже конденсировался и осел, только вода стояла везде. В углу стояли задвижки системы аварийного охлаждения реактора, большие такие, в рост человека. Ну покрутили мы их. Трудно они шли…

Когда вернулись на блочный щит, то за столом уже никого не было из тех, кто были с самого начала, Ситникова и Чугунова. Потом пришел начальник следующей смены Виктор Смагин (он потом тоже болел сильно, и остался жить в Москве, мы с ним общаемся). Я подумал, что надо хоть пойти посмотреть, что происходит, а то ничего не видим и не знаем. А уже светло было — может, часов девять утра. Напротив были двери резервного щита управления. Они были открыты. Я зашел, а с противоположной стороны окна во двор выходили. Я посмотрел — руины, беспорядок, панели отлетели…

На щите был еще Михаил Алексеевич Лютов, заместитель главного инженера по науке. Он отдавал приказы, чтобы кто-то замерял температуру графита, потому что не верил в достоверность той информации, что имел. Впоследствии мы все вышли на резервный щит и посмотрели вниз. Все было разорвано на куски, везде были разбросаны какие-то болванки, вроде как детали сборки, избиты такие, а потом присматриваюсь — графитовые блоки! А графитовые блоки — это же активная зона реактора! У них специфическая форма, 600 мм длиной, 250 мм высотой и 250 мм в ширину и, кажется, дырка посередине. Ну они не целые, выщербленные, разбиты. Я к Смагину и говорю: «Смотрите, графитовые блоки». Спрашиваю: «У вас здесь, что графитовые блоки валялись?» — «Нет, — говорят. — Субботник был. Все убрали». Стоишь, смотришь, и глазам своим не веришь, что здесь валяются детали активной зоны реактора. Эти блоки подлетели вверх и рассыпались. Просто на голову не налазит, что такое могло случиться.

А чуть позже на щит зашел дозиметрист. Мы и спрашиваем у него, какая обстановка, а он сам никак не может понять что к чему. «Ребята, говорит, — вот везде зашкаливает, а вот в одном месте стрелка отходит немного». А там стоит бетонная колонна шириной более метра и когда он около нее ходит, стрелочка от зашкала уходит. Неплохая такая дозобстановка, а мы здесь уже несколько часов сидим. В конце концов, мы пошли.

А по дороге нас уже тошнило.

Продолжение следует.

Пресс-служба ГНТЦ ЯРБ.