«У атомных подводных лодок большой потенциал», – офицер морского флота Владимир Жемчужников

Владимир Жемчужников – офицер морского флота, который, начиная с 1977 года и на протяжении двадцати лет, служил на атомных подводных лодках. Начал службу командиром группы дистанционного управления, а закончил – заместителем начальника электромеханической службы соединения подлодок, в звании капитана второго ранга.

В интервью для сайта Uatom.org Владимир Дмитриевич рассказал о своем пути атомщика-подводника. О том, как обустроена атомная подлодка внутри и как организована жизнь экипажа под водой. Напугал читателей историями об экстремальных случаях и поделился своими мыслями относительно будущего атомных подлодок.

– Владимир Дмитриевич, расскажите, как Вы стали офицером атомного флота?

Я мечтал стать моряком, но никогда не думал, что буду подводником. Мой товарищ поступил и окончил калининградское морское училище, поэтому и я хотел там учиться. Но родители посоветовали поступать в высшее учебное заведение, а не среднее специальное. Ближайшое к нам было в Севастополе, но уже приехав, я узнал, что в училище готовят подводников. Я специально «завалил» первый экзамен по математике и сразу уехал.

Потом так случилось, что мой двоюродный брат, с которым мы одного года рождения, поступил в костромское военное химическое училище. Хотя я ничего и не рассказывал, он знал о моей мечте и расстроился, что я никуда не вступил. После школы я пошел работать, а в это время, 1971–1972 годы, полностью изменилась школьная программа, особенно по математике. Я об этом не знал, хоть и планировал поступать на следующий год, даже медосмотр прошел. Приехав в Севастополь, я был во втором потоке. В первом были севастопольцы, а поток, чтобы вы понимали, примерно 120-150 человек. Из них письменный экзамен по математике по новой программе сдали 3 или 5 человек. На следующий день экзамен сдавал мой поток, результаты были такими же. Всех, у кого средний балл аттестата был выше 4,5, оставили на пересдачу. Благодаря этому и тому, что у меня средний балл аттестата был почти 4,9, я успешно сдал этот экзамен и последующие и поступил.

– В своем интервью для информационного портала города Нетишин Вы рассказали, что первая подлодка, на которой Вы ходили, называлась «К-10», расскажите об этой лодке. Сколько членов экипажа было на лодке?

Это лодка 675 проекта первого поколения с крылатыми ракетами, рассчитанная на 110-115 человек экипажа. Она была построена в 1965 году и еще не модернизирована, а лодки модернизировали со следующих лет. На эту лодку я попал в 1977 году, то есть она была уже не нова. Прослужил здесь четыре года, после чего ушел на новое формирование. Впоследствии эта лодка была перебазирована из камчатки в приморский край на базу совхоз «завещание ильича», где в 1984 или 1985 году точно не помню, потому что мы как раз тогда стояли в городе большой камень, на одном из выходов в море она столкнулась с китайской подводной лодкой. Там никто не погиб, только был разбит нос лодки, но было принято решение о нецелесообразности ее дальнейшего использования и восстановления.

– Как вообще происходил отбор экипажа лодки? Или за каждой лодкой закреплялся определенный экипаж?

У нас на тихоокеанском флоте – дивизии, укомплектованной шестью лодками, – было семь экипажей. Я служил во втором, называвшемся техническим экипажем. По правилу, он не должен был выходить в море. Когда лодка возвращалась из боевого похода, на нее заступал второй (технический) экипаж для дальнейшего ремонта, во время которого чинил неисправности лодки, отрабатывал задания, проверял ее в море, а затем передавал выходившему в море экипажу.

У нас все было наоборот. В море ходил второй экипаж, а не первый. Лодки начали приходить «с завода», после модернизации. Этот этап составлял 5-7 лет. Соответственно, экипаж приходил «не плавающий», ведь для этого нужно было отработать много задач на базе, во время коротких выходов в море.

Наш экипаж был опытным, слаженным, сработанным, поэтому мы несли боевую службу.

Как такого подбора не было. Когда в штаб приходил молодой лейтенант, его первая должность на флоте – выборная, то есть его спрашивали, куда он хотел служить. Все желали идти на новые лодки, но у меня там служил товарищ. Он говорил: «Пойдешь на новые лодки, они только с завода, но за службу на новых лодках квартир не выдают, а на старых лодках квартир много».

– Квартиры были закреплены за лодкой?

За экипажами. То есть когда ты уходил из экипажа, то квартира оставалась. И для следующего, кто приходил, была пустая квартира. Поэтому я пошел на лодки, где были квартиры. В отделе кадров были очень удивлены, когда я пришел и попросился на старую лодку.

– Какое обучение проходил экипаж перед тем, как заступить на борт лодки?

Есть береговой учебно-тренировочный центр – это полностью оборудованный компьютерный борт лодки, только без действующей силовой установки. А на лодках первого поколения энергетические установки одинаковы. Была и, наверное, сейчас есть первая обнинская атомная электростанция – фактически это борт субмарины: лодочный действующий реактор, паросиловая установка – парогенератор и турбина с навешенным турбогенератором, все боевые посты. Однако было невыгодно возить туда экипажи из камчатки, поэтому обучение проходило в своем учебно-тренировочном центре.

На флоте тоже существовал учебный год. Он делился на два полугодия – первое (летнее) и второе (зимнее).

Поэтому дважды в год в разный период обучения мы проходили водолазную подготовку: выход из затонувшей подлодки, отработку погружений, работы на глубине и т.д.

Обязательно экипаж должен был пройти обучение после отпуска, в который, как правило, мы ходили всем составом экипажа. То есть мы сдавали лодку, другой экипаж принимал ее в «горячем» состоянии с работающей установкой, чтобы проверить ее сразу. После отпуска мы проходили двухнедельный курс обучения, а раз в три месяца – тренировки по борьбе за выживание в условиях пожара или появления воды на лодке.

– Объясните, пожалуйста, правильно ли поняли: если подводник служил в экипаже, то экипаж был привязан к лодке? Вы всегда находились на одной лодке?

Я – нет. Подлодка имела тактический номер. К примеру, К-10 – это засекреченное заглавие.

– Почему засекречена, это не модель?

Это тактический номер лодки. К – это крейсерский, 10 – это порядковый номер.

– Лодок К-10 было много или она была одна?

К-10 – одна. Это только ее номер. Предположим, К-175 – это такая же лодка, только с другим номером.

У экипажа нет тактического номера. К примеру, мы служили в воинской части №20809 – это не засекреченное название. Иначе было бы написано «Экипаж подводной лодки К-10». У нас было два грифа «20809» – общеизвестное название, куда писали письма, а также «Экипаж 273» – засекреченное название.

– А на каких лодках Вам приходилось служить?

После четырех лет службы на лодке первого поколения я прошел годовой курс обучения в обнинском учебном центре на лодке 671-РТМ проекта. Это лодки 80-х годов. После этого я попал тоже во второй, техничный экипаж «85». Обучение проходило в два круга – большом и малом. Большой круг проходил экипаж, получавший лодку с завода. То есть экипаж из камчатки шел в обнинск, где проходил обучение, дальше – на завод в комсомольск-на-амуре, где получал и достраивал лодку, учился и уже потом возвращался снова на камчатку. Малый круг – это когда экипаж из камчатки шел в обнинск, учился и возвращался на камчатку без лодки.

— Правда ли, что экипаж подлодок должен иметь отличный слух? Почему?

У нас говорили так: «На подлодке нет больных, есть живые и мертвые».

Болезни не признавались. У нас были матросы и офицеры с плохим слухом, особенно среди турбинистов. Отличный слух должен быть у акустиков – тех, кто слушает море. Вот у них слух проверяли.

Это где-то шесть-семь человек в экипаже. То есть экипаж делился на три смены, каждая из которых – по четыре часа вахта, а восемь часов – отдых. Конечно, это только так называлось, а действительно занимались боевой подготовкой и другими работами. Так вот у акустиков два человека было на вахте (это уже шесть человек) и командир боевой части, который строил их вахтенные изменения – седьмой акустик.

– Расскажите о погружении подлодки. Что чувствовал человек при этом? Верно ли, что субмарина при этом деформировалась, уменьшалась в объеме?

У меня многие спрашивали, как это. Вот подлодка – это некий пассажирский вагон поезда. Только без окон. Маленькие каютки и всё. Ты не чувствовал, шел ли он или стоял. Если ты не знал, что ты под водой, то и не понимал сразу. Только в шторм.

На лодке сильный шторм чувствовал на 100 м глубины, тебя качало. При пяти-шестибалльном шторме лодку клало на борт на три-четыре градуса. На глубине 40 м шторм ощущался, как и на поверхности: его не только клало из бора на борт, но и носа на корму.

Действительно, во время погружения лодка не деформировалась, она сжималась.

Как и любой герметичный предмет. На каждые 10 м погружения внутренний объем менялся на 3 тонны (3 куба). На 3 тонны лодка становилась тяжелее. То есть он уменьшался, объем уменьшался, а вес при этом оставался таким же. И потому, что есть объем с постоянным весом, лодка становилась тяжелее.

Мы даже проводили опыт. Когда шли на глубоководное испытание – погружение на глубину 380 м, – за веревку или нить мы вешали маленький грузик, цепляя его за подволок так, чтобы он не касался палубы. Когда лодка достигала заданной глубины, грузик ложился на палубу, а веревка провисала.

– Что непосредственно вы чувствовали во время погружения?

Совершенно ничего, только как потрескивал или скрипел немного корпус. Ты не знал, как там, пока не мог увидеть глубину.

– То есть внутри лодки давление специально регулировалось или компенсировалось? Или вообще не менялось?

Менялось. Много арматуры управлялось воздухом. При открытии (закрытии) клапана давление стравливалось в отсек. Во время погружения механик подавал команду Задрать верхний рубочный люк и делал запись в журнале о величине атмосферного давления.

У механика на столе стоял барометр-анероид, с помощью которого измерялось атмосферное давление внутри лодки. За двенадцать часов давление возрастало до 800-810 мм – это предел измерения барометра. Человек, если у него не больные зубы или уши, не чувствовал повышения давления, ведь это происходило постепенно.

Перед всплытием в надводное положение давление снижали до показателей, которые были до погружения или ниже. Для этого запускался компрессор. Когда трюмные открывали люк, было слышно, как свистел воздух. При этом командир, стоявший на трапе ниже, держал матроса, чтобы тот не вылетел, если давление в лодке было выше атмосферного.

– На какую самую большую глубину погружалась лодка, на которой Вы ходили?

Предел глубины погружения атомной подлодки проекта 671-РТМ – 420 м. На такую ​​глубину лодка погружалась только один раз за все время, когда проводили заводские глубоководные испытания.

Также была рабочая глубина. У нас это было 380 м.

И была безопасная глубина, которая определялась осадкой надводных судов, чтобы они не могли задеть подлодку. Была команда «Окунаемся на безопасную глубину» и все знали, что лодка опустилась на 40 м. Для всех лодок она одинакова. До 40 м лодка могла плыть или ходить по готовности №2, то есть личный состав мог отдыхать.

Любое всплытие – боевая тревога.

Когда лодка всплывала, то сначала возвращалась на безопасную глубину, слушала горизонт и только потом всплывала под перископ за боевой тревогой, то есть все находились на боевых постах.

Раньше у нас была одна боевая тревога с длинным сигналом – ревуном, а затем из-за того, что часто приходилось всплывать, сделали учебно-боевую тревогу с сигналом – три коротких и один длинный звонок.

– От чего еще зависела глубина, на которую должна была погрузиться лодка?

Все определялось гидрологией моря и глубиной района, где ты плавал.

Если лодка плыла в прибрежных районах, расстояние до дна должно быть больше длины корпуса. Например, у нашей лодки длина корпуса была 109 м. Это означает, что при глубине 400 м лодка могла окунуться до 300. «Гидрология моря» – это скорость звука в воде, в зависимости от солености и температуры.

Есть специальный прибор, измеряющий скорость распределения звука в воде. Она изменялась пропорционально плотности. Чем соленее вода, тем она плотнее. Например, если наблюдался скачок скорости звука, это означало, что лодка зашла в более плотные воды. Это называлось слоем скачка.

Если лодка находилась в водах, где скорость звука больше, то есть сигнал сначала медленный, а затем он отражался на более плотном слое воды, то ее могли обнаружить надводные корабли. Если экипаж наоборот избегал их, то лодка должна была располагаться под водами, где наблюдался скачок скорости звука. Чтобы подлодку не обнаружила такая же субмарина, то нужно было находиться над плотным слоем воды, поскольку могло произойти очень сильное преломление сигнала, что снизило бы возможность обнаружения.

– Расскажите, как была устроена лодка изнутри? Какие там были зоны?

Все подлодки, которые у нас были, – двухкорпусные. Они состояли из крепкого корпуса, где жил личный состав и находилось оборудование, и легкого корпуса, обтекаемого.

Прочный корпус в свою очередь состоял из нескольких цилиндров разных диаметров, обечаек, соединявших цилиндры разного размера, и двух конусов в носу и корме, которые заканчивались сферами. То есть он не обтекаемый. Конечно, самые большие диаметры подлодки в энергетических отсеках – реакторном, турбинном.

– А как бытово была обустроена подлодка?

Первый отсек – торпедный. Он не жилой, там только вахты.

Второй отсек – жилой, где были размещены каюты, камбуз. Также там находились две кают-компании – офицерская и личного состава. Мы жили на средней палубе, а матросы – на нижней рядом с камбузом. Питание было за переменами. Первыми ели те, кто заступали на вахту, вторыми – отдыхающие. Последними ели те, кто сменился с вахты.

Третий отсек – это центральный пост, где находилась штурманская рубка, рубка гидроакустиков, пост управления лодкой, боевой пост командира БЧ-5, где сидел вахтенный инженер-механик.

Четвертый отсек – реакторный. Реактор находился ниже палубы. Там, где проход, ничего не было, только трубы могли быть. Вокруг реактора размещалось четыре парогенератора, поверх которого висел прогоняющий воду насос. Пара выходила сразу в пятый отсек на турбину как с одного борта, так и с другого. Как и на атомной электростанции, выгородки вакуумировались. Были газоплотные компрессоры, создававшие до 50 мм разрежения. Также были специальные кондиционеры УВО для охлаждения. Персонал лодки мог только в иллюминаторе увидеть электроприводы. Расширительный бак третьего контура, охлаждавший радиоактивное оборудование, тоже был спрятан в баке железо-водной защиты. Он был засыпан карбидом бора, а сверху были положены листы нержавеющей стали, по которым все и ходили. То есть, если нужно проверить, почему не регулировался стержень, или, возможно, произошел застой воды, то стоило зайти в тамбур-шлюз, закрыть его и уравнять давление, а затем по наклонному трапу спуститься вниз. В выгородке находились приводы СУЗ (система управления и защиты реактора – ред.), АЗ (аварийная защита) с их электроприводами, выведены патрубки загрузки (выгрузки) шихты, ионообменные фильтры и другое оборудование.

Реакторный отсек не жилищный, там даже вахту не несли, хотя он проходной. Если реактор работал на мощности более 30%, то персонал нес вахту в третьем или пятом отсеке. Если больше 50%, то проход через отсек был запрещен, но никто не соблюдал, потому что все на обед хотели.

– А какая там мощность дозы, радиационный фон?

Не знаю. Хотя все носили дозиметры, но никто этого не считал. У нас не было никаких норм радиационной безопасности, только годовую дозу в 3 бера. И все были спокойны.

Не радиация на лодке самое страшное. Не механические повреждения. И не пожар. На лодке очень важен газовый состав воздуха.

Бывало, погрузились под воду и лодка три месяца не вентилировалась, то есть состав воздуха не менялся. На лодке стоял электрорезерв К-3, производивший кислород в отсеки, а водород выкачивал за борт. И было УРМ, которое поглощало СО2 и доокисляло СО. Тогда получался обычный состав воздуха – 22-23% кислорода и до 0,8% СО2. Но бывали случаи, когда УРМ не работало и происходила утечка углекислого газа вследствие нагревания поглотителем химическим известковым ХП-В. Когда СО2 нагревалось, то компрессор выкачивал его за борт. Если же в трубопроводе были неплотности, то углекислый газ проникал в отсеки, что очень плохо влияло на сердечно-сосудистую систему, появлялась усталость. Также были случаи, когда протекало турбинное масло или топливо, тогда увеличивалась концентрация окиси азота и в отсеках появлялись фенолы. Вот это самое страшное на лодке.

– Что входило в обязанности офицеров атомного флота? За что ответственны лично Вы?

Каждый офицер имел должностную инструкцию, где были определены и распределены обязанности по типовым корабельным расписаниям, включая действия во время готовности №2, надводного и подводного положения лодки, аварийной тревоги, пожара, при попадании воды.

Я был командиром БЧ-5. Моими обязанностями было: поддерживать лодку в исправном техническом состоянии, готовом к выполнению боевых задач, организовывать и управлять экипажем во время борьбы за выживание в случае аварийных повреждений, управлять подводной лодкой по готовности №1. Когда обычная готовность №2, лодкой управляли вахтенные офицеры, вахтенные инженеры-механики. Во время тревоги у них были другие обязанности, а я, как командир БЧ-5, возглавлял боевой пост вахтенного инженера-механика, то есть руководил подводной лодкой.

– Что можно было брать на борт лодки?

Все, что тебе нужно, все нужно и можно брать. Например, я в свободное время занимался формированием книг. Поэтому я брал много журнальных изданий, из которых делал книги. Такие вещи, как постель или одноразовое белье, были на лодке и предоставлялись экипажу. Раз в неделю грязные вещи выбрасывали за борт, ничего в стирку не оставляли.

Единственное, что не разрешалось брать, – фотоаппараты, потому что съемка запрещалась, но у нас было два штатных фотографа: один – разведчик, командир группы особого назначения, другой – заместитель командира по политической части. Они могли фотографировать, это было официально прописано в их обязанностях.

– Расскажите, как долго продолжался «поход» на подводной лодке? Какая самая длинная поездка была у Вас?

Все зависело от проекта подлодки, от выполняемой задачи. Обычные выходы в море на отработку элементов боевой подготовки – как минимум на три дня, максимум – на две недели. Продолжительность боевой службы зависела от автономности подлодки.

Самый длинный мой поход длился 240 суток.

Но мы не все время находились под водой. На ремонт заходили уже за границей. То есть лодка после того, как совершила автономный поход, останавливалась для устранения неисправностей в пункте маневренного базирования. В течение месяца мы производили ремонт в Адене с выведенной (неработающей) установкой. Когда мы впервые отключили установку, при запуске обнаружили большое количество неисправностей, поэтому решили в дальнейшем ремонтироваться с работающей ГЭУ (главная энергетическая установка). Смена постоянно находилась на лодке и было невероятно жарко. На лодке были не электрические кондиционеры, а пароэжекторные холодильные машины, которые охлаждали водой, чтобы поддерживать в лодке микроклимат и создать условия для жизни экипажа.

– В уже упомянутом интервью вы отмечали, что попадали в экстремальные ситуации, расскажите, что вам пришлось пережить?

Много было экстремальных ситуаций, были пожары. Я уже был командиром БЧ-5, это был мой первый или второй ввод. Мы стояли на базе и у нас загорелся пожар в турбинном отсеке. Я сказал, что справлюсь. Требовалось быстро принимать решения и направлять свои действия.

Время принятия решения на включение системы газового пожаротушения – 90 секунд, иначе бы ты не погасил пожар.

В случае пожара любой отсек герметизировался с двух сторон, оттуда уже никто не вышел бы. Экипаж понимал, если бы не они, то все погибли бы.

Когда я был командиром электротехнического отсека, мы ходили на глубоководное погружение. Где-то на глубине 300 метров на холодильной машине вырвало протекторную пробку и вода начала поступать в отсек. Дыра была примерно 2-3 см в диаметре. Струя воды под давлением 30 атмосфер распылялась в отсек и был виден только водяной туман, а откуда было – не понятно. Я сразу доложил, что взорвало крышку конденсатора холодильной машины. Однако спустившись, увидел, что вода била струей, попадала в крышку и распылялась, и мне ее было видно только, когда она от крышки улетала. В отсеке был аварийный инструмент, мы забили туда чоп и всплыли.

За все время моей службы на разных лодках радиационных аварий не было.

– Какие из историй Вы могли бы еще вспомнить и рассказать нашим читателям?

Однажды ждали комиссию на перегрузочном судне. Дежурный совершал обход и увидел, что лежит труба длиной метра три, и сказал убрать. Пришли два матроса и понесли эту трубу сначала в один отсек – их выгнали, потом в другой… Ходили они по кораблю, пока не попали на перегрузчиков, увидевших, что матросы носят рабочий канал. В результате они, и все остальные, получили безумные дозы облучения.

Был еще один случай. После перезагрузки зоны производили гидравлические испытания аппарата. Чтобы ничего из зоны не вылетело, если там что-то неправильно сделали, ставились специальные упоры. За неимением времени было решено не ставить их. Подняли давление и по крышке реактора начала просачиваться вода. Для уплотнения крышки аппарата стояла самоуплотняющаяся линзовая прокладка: чем больше давление, тем больше она выжималась. Так вот, прокладка была поставлена ​​не той стороной, к тому же не было упоров, а давление продолжали поднимать дальше от 130 до 140 кг.

В результате под давлением вылетели регулирующие стержни и произошел тепловой взрыв. Где-то на высоту 30 м вылетела крышка вместе с топливной сборкой. А я как раз стоял со своим экипажем в доке и видел это. Свечение было такое голубое. Крышка, весившая 3 тонны, упала на плавбазу «Березина» и пробила ее. Плавбаза затонула вместе с тремя пришвартованными подводными дизельными лодками. Погибли девять перегрузчиков. Их просто разорвало.

Остатки собрали, похоронили на могильнике радиоактивных отходов в девятиметровой трубе.

Закрыли бетонной пробкой, а сверху уложили свинцовую плиту. Родителям только с вертолета показали, где похоронены.

– Кто-то ответил за эту аварию?

На флоте никто ни за что не отвечал.

А кто бы ответил? Все погибли.

– В 2021 году некоторые страны, среди которых США, Великобритания и Австралия, объявили о строительстве атомных подлодок. По Вашему мнению, каков потенциал атомных подлодок сегодня?

Чем хороша подлодка как плавсредство с ядерной установкой? У нее не ограничен срок работы. Она может годами выходить в море. К примеру, у нас кампания реактора на лодке была восемь лет.

Транспортные реакторы очень быстро развиваются. Именно поэтому у подлодок очень большой потенциал. К тому же они могут быть невероятных размеров, как стартовая площадка для баллистических ракет. В россии есть лодки 949 проекта «Акула» с параллельными двумя крепкими корпусами. Между ними три перехода и все это объединено в один легкий, обтекаемый корпус, между которыми размещены контейнеры крылатых ракет. Чтобы вы понимали размер палубы, на ней КАМАЗ свободно может разворачиваться. Там серия таких лодок. Их водоизмещение в зависимости от ракет, которые он несет, от 21 до 25 тыс. тонн. Можете себе представить, что такое лодка 12-16 м в диаметре!

– Согласны ли вы с решением отказаться от ядерного оружия?

Я считаю, что это неправильное решение. Это было всем выгодно, особенно для США. Что боялись Штаты? Что это оружие будет бесконтрольным и оно начнет появляться на черном рынке.

У нас был третий в мире потенциал ядерного оружия! Конечно, его содержать – большая роскошь и немалые затраты, но мы могли не полностью отдать оружие. У нас были носители, стратегические ракеты и авиация. И я считаю, что отказ был импульсивным. На Леонида Кравчука нажали, и он согласился, хотя подписывал документ уже Леонид Кучма. Мы отказались взамен на топливо, но, как всегда, Украину обманули. Мы должны были получить этого топлива столько, что нам бы до сих пор его хватило! Если перевести стоимость одной ядерной боеголовки в денежный эквивалент и сравнить цену с топливом, это не соизмеримые размеры.

А так самолеты у нас забрали, шахты взорвали, а ракеты и остальные стратегические самолеты, вместо того, чтобы их продать, мы просто порезали. Не осталось ни носителей, ни ядерного оружия.

– По вашему мнению, есть ли у Украины потенциал для разработки и хранения ядерного оружия?

Украина имеет основное – это урановые руды. Однако ничего больше у Украины нет, никаких других технологий. Свою руду даже на топливо не перерабатывает. Для того чтобы создать ядерное оружие, необходимо обогатить уран или плутоний. Плутоний нарабатывается в бридерах, реакторах-множителях, после этого извлекается, отделяется, очищается, выделяется, и из него создается бомба. Последний реактор-бридер в россии закрыли 4-5 лет назад, но они могут обогащать уран в газовых центрифугах. У нас их нет, это очень дорого.

– А восстановить мы можем?

Конечно, нет. Даже если есть боеголовка, ее нужно как-то доставить. Должны быть ракеты, которые пролетят хотя бы 2000-3000 км, чтобы сбросить куда-нибудь.

– Учитывая широкомасштабное российское вторжение и заявления путина, возможно ли применение ядерного оружия страной-агрессором?

Я считаю, что вероятность всегда есть, но очень маленькая. Не используется ядерное оружие, когда на территории присутствует их армия, ведь пострадает и их личный состав. Если сбросить в другое место – пострадают страны НАТО. То есть у нас не столь большая страна, чтобы просто так сбросить бомбу.

Один американский обозреватель сказал: «Я не верю, что они сбросят ядерную бомбу, даже на какую-то страну третьего мира, но произвести ядерный взрыв где-нибудь на атолле или в океане они могут. Чтобы продемонстрировать свою готовность на все».

– По вашему мнению, какова вероятность появления и применения подлодок в акватории Черного моря?

Есть меморандум, запрещающий всем странам, входящим в акваторию Черного моря, иметь на лодках или кораблях ядерные двигатели. Также запрещается нахождение кораблей в море с ядерными боеголовками. Но все время говорят, что россия в Крым привезла ядерное оружие… Если это действительно, то это было еще в 2016-2017 годах.

– То есть появление атомных подлодок будет нарушением?

Их не пропустят. Пройти в Черное море можно только через Босфор и пролив Дарданеллы, которые согласно международному праву считаются международными, хотя и принадлежат Турции. Международной конвенцией запрещено прохождение атомных подлодок в Черное море. Нет разницы или это гражданское судно, или ледоколов и т.д.

– Как вы считаете, ядерное оружие – это хорошее изобретение или его нужно запретить вообще, чтобы ни у кого не было?

По-моему, ядерный арсенал должен быть, но контролируемый каким-то международным советом. Конечно, ядерное оружие не должно применяться на Земле для войны, наоборот – только для его защиты, например, если астероид будет лететь.

Редакция сайта Uatom.org